«Перевод» – 1
Doctor_K написал
"Реальный армейский спанкинг от первого лица. Испытайте, что мог
чувствовать любой молодой солдат Советской армии в середине 1980-х гг.
В то время как наш призыв «переводили» в «салаги», я лежал в санчасти. Мы приехали из учебки в боевую часть после трех месяцев службы. Нашего призыва было очень мало, впрочем как и наших «дедов», что немного уравновешивало положение. Через полгода нас по правилам должны были перевести в «шнурки», «салаги», «молодые» или «кости», как кому больше нравится. Понятное дело, я обрадовался, что я в отличие от моих товарищей в казарме не получу положенную дозу пряжки по мягкому месту, но впоследствии оказалось, что радовался я напрасно.
В санчасть положили одного нашего «деда», Колю Митрофанова (хоть и столько времени прошло, помню всех по именам и фамилиям, сам удивляюсь). Как я думаю, он специально срочно закосил от службы, чтобы заняться моим воспитанием. Особо он надо мной, нужно отдать ему должное, не издевался, но все дурацкие ритуалы заставлял соблюдать неукоснительно. Я, как единственный салага в санчасти, вынужден был их исполнять.
В день стодневки (когда «деды» превращаются в «дембелей» и им остается служить сто дней) надо было громко зачитать шутливый «приказ министра обороны» об их дембеле, стоя на табуретке, потом упасть на кровать лицом вниз и получить заслуженную порцию ремня. Перед этим в несчастного еще и кидали подушками. На мое счастье, у Коли сильно болела правая рука, что и было формальным поводом для пребывания его в санчасти, поэтому удары он мог наносить с небольшой силой и левой рукой, что по-видимому было ему несподручно.
С другой стороны, от нечего делать он решил «прорепетировать» со мной будущее шоу и я получил свой первый ремень не дожидаясь начала ста дней, хотя возможно подобные «репетиции» проводились и в казарме с моими товарищами по несчастью. В санчасти на нас были одеты синие и светло-коричневые пижамы, последние были типа махровые, это здесь были летняя и зимняя формы одежды. Хотя была зима, летние пижамы никто не отменял, и мне, как самому молодому, досталась именно синяя пижама.
«Репетиции» начали проводиться примерно за неделю до знаменательного события. Народу в санчасти, кроме нас с Колей было немного – два человека, «черпака» (вроде как узбеки). Их Коля тоже гонял для порядка, поэтому все их попытки поучаствовать в моем унижении решительно пресекались. Я был наслышан о том, что штанишки перед подобной процедурой вообще-то спускаются, но на первых «репетициях» они оставались на своем месте и Колина больная рука лениво опускалась, причиняя мне минимум беспокойства и боли.
После того, как я научился довольно сносно падать ничком на кровать, заставляя ее неимоверно скрипеть, а орал так громко, что прибегали медсестры, Коля в день перед ответственным мероприятием решил провести «репетицию» по полной программе. Здесь надо бы отметить, что по количеству ударов всегда возникали разногласия: оно варьировалось от шести (столько месяцев мы прослужили) до двадцати четырех (наверное, от числа месяцев, которое надо было отслужить). Наиболее кровожадно настроенные «деды» предпочитали естественно последнюю цифру, большинство предпочитало давать либо восемнадцать ремней (столько прослужили они), ну а число шесть фигурировало только в теории. Кроме того, после каждого удара «дух» должен был кричать со всей мочи, показывая что нанесенный удар достиг своей цели. Некоторые экзекуторы по старинной традиции считали, что кричать молодой солдат должен не какое-нибудь банальное «А-а-а-а-аааа!!!», а четко и ясно выкрикивать номер удара, а если сбился или потерял счет, то само собой разумеется, порка, т. е. простите «перевод», начинается сначала.
Коля не был садистом, хотя жалел он, конечно, больше свою больную руку, чем мою здоровую (пока еще) задницу. В принципе, я прекрасно понимал, что меня ждет. Еще в учебке, на «губе», меня не раз пороли ремнем, и это была адская боль. Поэтому я надеялся, что Колина доброта и больная рука сделают свое дело и моя попа пострадает меньше.
Вернусь к последней «репетиции». Коле было неудобно бить меня в классической армейской позиции, т. е. на койке. И он придумал, что после того, как я не нее (койку) падаю, я тут же вскакиваю, бегу к спинке кровати, перегибаюсь через нее. Он приспускает с меня уже упомянутые штаны от пижамы, по идее под ними должны быть надеты белые кальсоны, но Коле лишние преграды на пути к моему заду были ни к чему и он посоветовал мне забыть о них на время экзекуции. Оголив мою попку, он подвергал ее широко известной и распространенной в некоторых кругах процедуре. Я получил причитающуюся пробную партию ремня в количестве шести ударов пряжкой расслабившись и крича благим матом нечленораздельные звуки. Было не очень больно, все-таки «репетиция», но думаю, что несколько звездочек с серпом и молотом довольно четко отпечатались на моих ягодицах. Всего по идее таких звездочек после настоящего «перевода» должно быть столько же, сколько и ударов, поэтому «дед» должен стараться добиться появления как можно большего числа подобных отметок на бренном теле молодого солдата.
И вот настал день настоящего испытания. Описывать все длительное ожидание того печального момента, когда Колин ремень опустится на мою голую задницу, наверное не имеет смысла. Как-то готовиться к этому событию было невозможно, но само ожидание порки было хуже чем сам «перевод». Вечерком все и началось. Как положено я провел весь спектакль на высшем уровне, и вечер достиг своего апогея, когда я наконец встал «рачком», уперевшись руками в свою родную кровать. Спинки на койках были низкие и деревянные, что позволяло увеличить угол наклона тела по желанию истязателя. Коля привел меня в удобную для него позицию, чуть-чуть расставил мне ноги и отодвинул от кровати. Легонько обняв меня, он расстегнул единственную пуговицу на ширинке, благодаря которой на моих бедрах держались казенные штаны и резким движением здоровой руки сдернул их вниз. Я почувствовал легкий холодок и испуг, но Коля решил не давать мне возможность ощутить все эти чувства в полной мере. Он без всякой паузы уже занес ремень над моим злосчастным задом.
«Раз!» – крикнул он. «А-ааааа-аааа», ответил я, мгновенно реагируя на приземление пресловутой пряжки со звездочкой. «Больно, но терпимо», успел подумать я, перед тем как Коля сказал «Два!» и жгучий удар впился в мою плоть второй раз.
«Три!» – Коля порол меня здоровой левой рукой, видимо с непривычки удары попадали не совсем туда, куда он хотел и третий удар соскользнул по ляжке, оставив наверное красный след. «Четыре!» – более размеренный удар, Коля стал делать паузы. К заднице начала приливать кровь, стало очень больно. «Пять!» – я орал уже по-настоящему и не мог думать уже ни о чем, кроме как о жалящих ударах ремня, которые порождали нестерпимую боль. «Шесть!» – о, Боже, я же ни в чем не виноват, за что же мне такое наказание?, «Семь!» – значит ударов будет восемнадцать, а то и все двадцать четыре, я же не выдержу. «Восемь!» – удар вроде бы послабее, но точно по тому же месту, куда был нанесен удар номер семь. Фашист! «Девять!» – жопа в огне. Замятин на «губе» давал нам десять ударов, но там это было как бы за дело, а тут… «Десять!» – Коля вошел в раж, наверное, его «деды» «переводили» также сурово. «Одиннадцать!» – задница превращается в сплошной синяк. Я уже непрерывно стону и вою. «Двенадцать!» – я реву в три ручья, стыдно, но не могу сдержаться. «Тринадцать!» – уже ничего не чувствую, поскорее бы вырваться из этого ада. «Четырнадцать!» – наверное Коля стал бить слабее, но я не могу оценить силу удара. Весь зад горит огнем, ярким пламенем. «Пятнадцать!» – еще целых три удара. «Шестнадцать!» – опять по той же правой ягодице, там наверное живого места не осталось. «Семнадцать!» – сейчас подкосятся руки и я упаду на кровать. Это уже не боль, это агония. «Восемнадцать!» – последний удар, нанесенный с невиданной силой. Я без сил падаю на кровать, реву как девчонка, кусаю одеяло, штаны болтаются где-то внизу. Все, больше не могу.
Через пять минут немного успокаиваюсь. Поднимаю голову. Коля сосредоточено осматривает бляху своего ремня, которая потрудилась сегодня на славу. На ней кровь. Узбеки тихо переговариваются на своем каракалпакистанском наречии, видимо обмениваясь впечатлениями о представлении, которое они только что увидели. «Все нормально?», тихо и почти ласково спрашивает меня Коля. Могу только промычать в ответ что-то утвердительное. Экзекуция закончена. Сесть на табуретку было больно и излишне будет говорить, что всю ночь я лежал на животе, а завтрак ел стоя. Малейшие попытки перевернуться хотя бы на бок, приводили к острой боли в ягодицах.
Но самое интересное началось потом. Следующим вечером наша медсестра, милая женщина по имени Женя, стала ставить мне укол, понятно в какое место. Я встал перед ней в подобающую для этого дела позу, ту же, в которой стоял по другой причине день назад. Увидев на моей заднице следы недавно бушевавшего на ней пожара в виде характерных звездочек, она доложила тут же куда следует, и в санчасть пришел ротный замполит. Он начал уже на крылечке строго меня допрашивать, кто, когда и как оставил на моей жопе такие знаки любви к родине. Мне даже показалось, что он готов значительно увеличить их число, если я вдруг не признаюсь. Конечно, подозрение пало на Колю, но я его отмазал, показав на больную руку «деда», курившего невдалеке от места допроса. Просто, говорю, пришли какие-то чурки из другой роты, я их по молодости лет не знаю, фамилии назвать не могу, сразу же взяли меня за жабры, поставили в позу бегущего египтянина и всыпали мне по первое число по местам, откуда ноги растут. Замполит внимательно, но с недоверием выслушал эту байку и велел пройти в процедурную, чтобы осмотреть мои филейные части на предмет нанесенного им ущерба. Я прошел за ним, покорно приспустил штаны, показав одну из самых сокровенных частей тела лысенькому капитану. Тот легонько наклонив меня вперед, убедился лично в наличии синих звездочек, вызывающе сверкающих на моих изуродованных ягодицах и решил, что такой картиной должны были полюбоваться и другие отцы-командиры. Он отвел меня, как объяснил – для порядка, в штаб части, к замкомбата майору Кузелеву. Тот принял меня в своем кабинете и расспросив на ту же тему, скомандовал «Кругом!», изъявив желание тут же увидеть своими глазами то самое место из-за чего и разгорелся весь сыр-бор. Пришлось снова спускать штанишки и придерживая чуть повыше талии руками майку и китель несколько минут показывать стриптиз этому здоровенному дядьке. Особого интереса в увиденном он не нашел, хотя и внимательно рассмотрел содержимое нательного рисунка, я одел штаны и на этом инцидент был исчерпан.
Выписавшись из санчасти, я узнал в казарме, что и мои одногодки успешно прошли процедуру крещения. Из-за своей поголовности, данный ритуал инициации получился менее варварским, хотя и более пикантным. На это зрелище, по рассказам, пришли полюбоваться даже те, кто по разным причинам уже давно не появлялся в казарме: разные службы, пожарники, авторота и т. д. Пацаны (а нашего призыва было мало, человек 8-9) спускали галифе, ложились на койки первого яруса (хотя спали на втором, на первом было не положено), а все присутствующие «деды» исполняли этот незатейливый ритуал. Впрочем, прохождение данной процедуры не мешало в течении недели получать порции ремешкового вливания снова и снова, на чем настаивали не успевшие выполнить свой долг «деды», правда в этих случаях процедура проходила с меньшей ритуальностью, на скорую руку. К счастью, меня благодаря разгоревшемуся скандалу сия участь миновала.
2003
В то время как наш призыв «переводили» в «салаги», я лежал в санчасти. Мы приехали из учебки в боевую часть после трех месяцев службы. Нашего призыва было очень мало, впрочем как и наших «дедов», что немного уравновешивало положение. Через полгода нас по правилам должны были перевести в «шнурки», «салаги», «молодые» или «кости», как кому больше нравится. Понятное дело, я обрадовался, что я в отличие от моих товарищей в казарме не получу положенную дозу пряжки по мягкому месту, но впоследствии оказалось, что радовался я напрасно.
В санчасть положили одного нашего «деда», Колю Митрофанова (хоть и столько времени прошло, помню всех по именам и фамилиям, сам удивляюсь). Как я думаю, он специально срочно закосил от службы, чтобы заняться моим воспитанием. Особо он надо мной, нужно отдать ему должное, не издевался, но все дурацкие ритуалы заставлял соблюдать неукоснительно. Я, как единственный салага в санчасти, вынужден был их исполнять.
В день стодневки (когда «деды» превращаются в «дембелей» и им остается служить сто дней) надо было громко зачитать шутливый «приказ министра обороны» об их дембеле, стоя на табуретке, потом упасть на кровать лицом вниз и получить заслуженную порцию ремня. Перед этим в несчастного еще и кидали подушками. На мое счастье, у Коли сильно болела правая рука, что и было формальным поводом для пребывания его в санчасти, поэтому удары он мог наносить с небольшой силой и левой рукой, что по-видимому было ему несподручно.
С другой стороны, от нечего делать он решил «прорепетировать» со мной будущее шоу и я получил свой первый ремень не дожидаясь начала ста дней, хотя возможно подобные «репетиции» проводились и в казарме с моими товарищами по несчастью. В санчасти на нас были одеты синие и светло-коричневые пижамы, последние были типа махровые, это здесь были летняя и зимняя формы одежды. Хотя была зима, летние пижамы никто не отменял, и мне, как самому молодому, досталась именно синяя пижама.
«Репетиции» начали проводиться примерно за неделю до знаменательного события. Народу в санчасти, кроме нас с Колей было немного – два человека, «черпака» (вроде как узбеки). Их Коля тоже гонял для порядка, поэтому все их попытки поучаствовать в моем унижении решительно пресекались. Я был наслышан о том, что штанишки перед подобной процедурой вообще-то спускаются, но на первых «репетициях» они оставались на своем месте и Колина больная рука лениво опускалась, причиняя мне минимум беспокойства и боли.
После того, как я научился довольно сносно падать ничком на кровать, заставляя ее неимоверно скрипеть, а орал так громко, что прибегали медсестры, Коля в день перед ответственным мероприятием решил провести «репетицию» по полной программе. Здесь надо бы отметить, что по количеству ударов всегда возникали разногласия: оно варьировалось от шести (столько месяцев мы прослужили) до двадцати четырех (наверное, от числа месяцев, которое надо было отслужить). Наиболее кровожадно настроенные «деды» предпочитали естественно последнюю цифру, большинство предпочитало давать либо восемнадцать ремней (столько прослужили они), ну а число шесть фигурировало только в теории. Кроме того, после каждого удара «дух» должен был кричать со всей мочи, показывая что нанесенный удар достиг своей цели. Некоторые экзекуторы по старинной традиции считали, что кричать молодой солдат должен не какое-нибудь банальное «А-а-а-а-аааа!!!», а четко и ясно выкрикивать номер удара, а если сбился или потерял счет, то само собой разумеется, порка, т. е. простите «перевод», начинается сначала.
Коля не был садистом, хотя жалел он, конечно, больше свою больную руку, чем мою здоровую (пока еще) задницу. В принципе, я прекрасно понимал, что меня ждет. Еще в учебке, на «губе», меня не раз пороли ремнем, и это была адская боль. Поэтому я надеялся, что Колина доброта и больная рука сделают свое дело и моя попа пострадает меньше.
Вернусь к последней «репетиции». Коле было неудобно бить меня в классической армейской позиции, т. е. на койке. И он придумал, что после того, как я не нее (койку) падаю, я тут же вскакиваю, бегу к спинке кровати, перегибаюсь через нее. Он приспускает с меня уже упомянутые штаны от пижамы, по идее под ними должны быть надеты белые кальсоны, но Коле лишние преграды на пути к моему заду были ни к чему и он посоветовал мне забыть о них на время экзекуции. Оголив мою попку, он подвергал ее широко известной и распространенной в некоторых кругах процедуре. Я получил причитающуюся пробную партию ремня в количестве шести ударов пряжкой расслабившись и крича благим матом нечленораздельные звуки. Было не очень больно, все-таки «репетиция», но думаю, что несколько звездочек с серпом и молотом довольно четко отпечатались на моих ягодицах. Всего по идее таких звездочек после настоящего «перевода» должно быть столько же, сколько и ударов, поэтому «дед» должен стараться добиться появления как можно большего числа подобных отметок на бренном теле молодого солдата.
И вот настал день настоящего испытания. Описывать все длительное ожидание того печального момента, когда Колин ремень опустится на мою голую задницу, наверное не имеет смысла. Как-то готовиться к этому событию было невозможно, но само ожидание порки было хуже чем сам «перевод». Вечерком все и началось. Как положено я провел весь спектакль на высшем уровне, и вечер достиг своего апогея, когда я наконец встал «рачком», уперевшись руками в свою родную кровать. Спинки на койках были низкие и деревянные, что позволяло увеличить угол наклона тела по желанию истязателя. Коля привел меня в удобную для него позицию, чуть-чуть расставил мне ноги и отодвинул от кровати. Легонько обняв меня, он расстегнул единственную пуговицу на ширинке, благодаря которой на моих бедрах держались казенные штаны и резким движением здоровой руки сдернул их вниз. Я почувствовал легкий холодок и испуг, но Коля решил не давать мне возможность ощутить все эти чувства в полной мере. Он без всякой паузы уже занес ремень над моим злосчастным задом.
«Раз!» – крикнул он. «А-ааааа-аааа», ответил я, мгновенно реагируя на приземление пресловутой пряжки со звездочкой. «Больно, но терпимо», успел подумать я, перед тем как Коля сказал «Два!» и жгучий удар впился в мою плоть второй раз.
«Три!» – Коля порол меня здоровой левой рукой, видимо с непривычки удары попадали не совсем туда, куда он хотел и третий удар соскользнул по ляжке, оставив наверное красный след. «Четыре!» – более размеренный удар, Коля стал делать паузы. К заднице начала приливать кровь, стало очень больно. «Пять!» – я орал уже по-настоящему и не мог думать уже ни о чем, кроме как о жалящих ударах ремня, которые порождали нестерпимую боль. «Шесть!» – о, Боже, я же ни в чем не виноват, за что же мне такое наказание?, «Семь!» – значит ударов будет восемнадцать, а то и все двадцать четыре, я же не выдержу. «Восемь!» – удар вроде бы послабее, но точно по тому же месту, куда был нанесен удар номер семь. Фашист! «Девять!» – жопа в огне. Замятин на «губе» давал нам десять ударов, но там это было как бы за дело, а тут… «Десять!» – Коля вошел в раж, наверное, его «деды» «переводили» также сурово. «Одиннадцать!» – задница превращается в сплошной синяк. Я уже непрерывно стону и вою. «Двенадцать!» – я реву в три ручья, стыдно, но не могу сдержаться. «Тринадцать!» – уже ничего не чувствую, поскорее бы вырваться из этого ада. «Четырнадцать!» – наверное Коля стал бить слабее, но я не могу оценить силу удара. Весь зад горит огнем, ярким пламенем. «Пятнадцать!» – еще целых три удара. «Шестнадцать!» – опять по той же правой ягодице, там наверное живого места не осталось. «Семнадцать!» – сейчас подкосятся руки и я упаду на кровать. Это уже не боль, это агония. «Восемнадцать!» – последний удар, нанесенный с невиданной силой. Я без сил падаю на кровать, реву как девчонка, кусаю одеяло, штаны болтаются где-то внизу. Все, больше не могу.
Через пять минут немного успокаиваюсь. Поднимаю голову. Коля сосредоточено осматривает бляху своего ремня, которая потрудилась сегодня на славу. На ней кровь. Узбеки тихо переговариваются на своем каракалпакистанском наречии, видимо обмениваясь впечатлениями о представлении, которое они только что увидели. «Все нормально?», тихо и почти ласково спрашивает меня Коля. Могу только промычать в ответ что-то утвердительное. Экзекуция закончена. Сесть на табуретку было больно и излишне будет говорить, что всю ночь я лежал на животе, а завтрак ел стоя. Малейшие попытки перевернуться хотя бы на бок, приводили к острой боли в ягодицах.
Но самое интересное началось потом. Следующим вечером наша медсестра, милая женщина по имени Женя, стала ставить мне укол, понятно в какое место. Я встал перед ней в подобающую для этого дела позу, ту же, в которой стоял по другой причине день назад. Увидев на моей заднице следы недавно бушевавшего на ней пожара в виде характерных звездочек, она доложила тут же куда следует, и в санчасть пришел ротный замполит. Он начал уже на крылечке строго меня допрашивать, кто, когда и как оставил на моей жопе такие знаки любви к родине. Мне даже показалось, что он готов значительно увеличить их число, если я вдруг не признаюсь. Конечно, подозрение пало на Колю, но я его отмазал, показав на больную руку «деда», курившего невдалеке от места допроса. Просто, говорю, пришли какие-то чурки из другой роты, я их по молодости лет не знаю, фамилии назвать не могу, сразу же взяли меня за жабры, поставили в позу бегущего египтянина и всыпали мне по первое число по местам, откуда ноги растут. Замполит внимательно, но с недоверием выслушал эту байку и велел пройти в процедурную, чтобы осмотреть мои филейные части на предмет нанесенного им ущерба. Я прошел за ним, покорно приспустил штаны, показав одну из самых сокровенных частей тела лысенькому капитану. Тот легонько наклонив меня вперед, убедился лично в наличии синих звездочек, вызывающе сверкающих на моих изуродованных ягодицах и решил, что такой картиной должны были полюбоваться и другие отцы-командиры. Он отвел меня, как объяснил – для порядка, в штаб части, к замкомбата майору Кузелеву. Тот принял меня в своем кабинете и расспросив на ту же тему, скомандовал «Кругом!», изъявив желание тут же увидеть своими глазами то самое место из-за чего и разгорелся весь сыр-бор. Пришлось снова спускать штанишки и придерживая чуть повыше талии руками майку и китель несколько минут показывать стриптиз этому здоровенному дядьке. Особого интереса в увиденном он не нашел, хотя и внимательно рассмотрел содержимое нательного рисунка, я одел штаны и на этом инцидент был исчерпан.
Выписавшись из санчасти, я узнал в казарме, что и мои одногодки успешно прошли процедуру крещения. Из-за своей поголовности, данный ритуал инициации получился менее варварским, хотя и более пикантным. На это зрелище, по рассказам, пришли полюбоваться даже те, кто по разным причинам уже давно не появлялся в казарме: разные службы, пожарники, авторота и т. д. Пацаны (а нашего призыва было мало, человек 8-9) спускали галифе, ложились на койки первого яруса (хотя спали на втором, на первом было не положено), а все присутствующие «деды» исполняли этот незатейливый ритуал. Впрочем, прохождение данной процедуры не мешало в течении недели получать порции ремешкового вливания снова и снова, на чем настаивали не успевшие выполнить свой долг «деды», правда в этих случаях процедура проходила с меньшей ритуальностью, на скорую руку. К счастью, меня благодаря разгоревшемуся скандалу сия участь миновала.
2003
Комментариев нет:
Отправить комментарий